Язык нации, по мнению Д.С. Лихачева, является сам по себе сжатым, алгебраическим выражением всей культуры нации.
Судьбы языка и этноса всегда были тесно связаны, поэтому без обращения к этнической истории носителей языка нельзя себе представить конкретных исследований в области языкознания [16, с.34].
Язык накапливает и закрепляет в своих единицах (главным образом в словах, словосочетаниях, фразеологических оборотах) знания, опыт, приобретенные людьми на протяжении многих веков. Язык становится своеобразным зеркалом жизни народа, но не только в настоящем, но и в силу способности закреплять и накапливать «память поколений» в своих единицах он сохраняет в народной памяти «следы» далеких эпох и недавнего времени. Поэтому любой язык – бесценное национальное достояние, воплотившее национальный склад ума, самобытность внутреннего мира, психологии, философии народа, неповторимость его исторического пути.
Будучи средством выражения национальной культуры, язык сам становится в ходе исторического развития народа, по мере развития его культуры, феноменом данной культуры. Язык как феномен культуры, как зеркало духа нации является предметом исследования одного их актуальных направлений современного языковедения – этнолингвистики.
Этнолингвистика – дисциплина, сформировавшаяся «на пересечении этнографии и лингвистики для изучения взаимоотношений между этносом, языком и культурой, а также для выявления роли языка в этнической культуре, обществе и в отдельных этносоциальных группах» [11, с.41].
Этнолингвистика, по Н.И. Толстому, «раздел языкознания или шире – направление в языкознании, ориентированное на рассмотрение соотношения и связи языка и духовной культуры, языка и народного менталитета, языка и народного творчества, их взаимозависимости и разных видов их корреспонденции» (Толстой Н.И. Указ. раб. – С.27).
В этнолингвистических разысканиях, отмечает ученый, язык является основным предметом исследования независимо от того, «какая субстанция (языковая или неязыковая) и какая функция (коммуникативная, обрядовая, мифологическая и т.п.) подвергается анализу» (Толстой Н.И. О предмете этнолингвистики и ее роли в изучении языка и этноса // Ареальные исследования в языкознании и этнографии (язык и этнос) : Сб. науч. тр. – Л.: Наука [ЛО], 1983. – С.182).
В настоящей работе делается попытка описать в рамках указанного подхода одно из ключевых понятий, релевантных для русской ментальности, – понятие гость. Культурная детерминированность этого понятия для русской модели мира ярко проявляется в ходе сопоставительного анализа с казахской моделью мира, объективированной в языке.
Гостеприимство является одной из характерных черт русского и казахского национальных характеров. И русскому, и казахскому народу свойственны готовность и желание принять гостей, угостить их, поскольку в них укоренен культ гостеприимства. В какой бы далекий путь не отправлялся казах, он никогда не брал с собой никакой еды: он знал, что в любом ауле, у любого очага он найдет кров, тепло и еду. Не принять и не накормить путника у казахов считалось большим позором, преступлением. Ср. в этой связи представление о гостеприимстве как готовности приветить странника или нищего в Древней Руси, которое осознавалось как добродетельное, одобряемое в морально-религиозном смысле: гостеприимство и гостеприятие ‘добродетель, состоящая в принимании в дом свой и угощение странных, бедных и пришельцев, без всякого за то воздаяния’ [12, с.276]; гостеприимный ‘любящий гостей принимать, угощать’, ‘страннолюбивый, любящий принимать в дом свой странных и бедных’ [12, с.277]. Известно, что в народной традиции Бог может ходить по земле в одиночку в виде странника, нищего или в сопровождении святых [1, с. 202]. Ср., например: Раз как-то принял на себя Христос вид старичка-нищего и шел через деревню с двумя апостолами… [2, с.31]; Давно было – странствовал по земле Христос с двенадцатью апостолами. Шли они раз как бы простые люди, и признать нельзя было, что это Христос и апостолы. Вот пришли они в деревню и попросились на ночлег к богатому мужику… [2, с.34–35]. Поэтому нельзя было проявить невнимание к незнакомому человеку, пришедшему в дом нежданным гостем. Эти представления, несомненно, соотносятся с христианской моралью: «Под взаимным вниманием находится народное и церковное понимание гостеприимства не только как проявление братской любви, которую христианин должен испытывать ко всем, но и как возможное воздаяние («контекст обменных отношений») за гостеприимство: через гостя-странника признают или не признают, принимают или отвергают Господа; принявшим Гостя воздастся во время второго пришествия» [10, с.448]. Значимо также, что «гость» обусловливает внутреннюю форму самого имени Господь, основного распределителя благ и доли.
На индоевропейском уровне можно заметить уникальное соседство трех значений слова гость: «Понятия врага, чужого (и чужестранца) и гостя, являющиеся для нас тремя различными семантическими и юридическими категориями, в древних индоевропейских языках теснейшим образом связаны» [4, с.368].
Э.Бенвенист, исследуя понятие гость в ряду других социальных терминов, семантическое развитие в нем от ‘чужой (чужестранец), враг’ до ‘гость’ объясняет архаичным представлением о чужом как враге, превращение которого в «гостя» возможно лишь при наличии отношений взаимопомощи, взаимных обязанностей и связано с ритуализованными формами обмена, включающими пиры, угощения, чествование [5, с.74-83].
В русском языке значение ‘враг’ было утрачено, зато выделилось в самостоятельное значение ‘торговец, купец’. Ср. др.-рус. гость ‘гость’, ‘чужеземец’, ‘иноземный, приезжий купец, иногда и вообще купец’ [15, с.569].
И если в представлении русского народа гость – лицо, соединяющее сферы «своего» и «чужого», представитель «иного мира», то для казахского народа қонақ (‘гость’) прежде всего құдайы қонақ ‘божий посланец’, которому предназначается қонақасы (қонақ ‘гость’ + асы, здесь ас выражает обобщенное понятие пищи) – пища, которая готовится специально для гостей. Ср. казахскую поговорку: Қырықтың бірі – Қыдыр, мыңның бірі – Уәлі ‘Один из сорока гостей – Кыдыр (имя пророка), один из тысячи – Уали (имя пророка)’. Казахи изливают море благожелательности на гостя только за то, что именно к их очагу он повернул своего коня. Общеизвестно, что казахи высказывают обиду человеку, обошедшему их дом своим посещением, воспрошая: «Разве кто-нибудь слышал, что я не мог достойно встретить гостя?»
Согласно традиции, заметив приближающегося путника, старшие дети выбегали ему навстречу, помогали гостю сойти с коня, провожали в дом. Приближаясь к аулу, путник, обычно давал о себе знать возгласами и прежде чем сойти с коня узнавал, чей это аул, чей дом. С должным почтением относились и к коню гостя. Об этом свидетельствуют строки из произведений Махмуда Кашгарского (Х в.): «Придет гость – встреть его с подобающим уважением, не беспокой его, дай его коню корма, воды и пусть он тоже будет доволен».
Хождение же в гости у русских в достаточной степени регламентированно: на большие семейные торжества (крестины, свадьбу и др.), на некоторые праздники, связанные с хозяйственной жизнью семьи (новоселье, начало или завершение жатвы, начало стрижки овец и т.п.) гости приходят только по приглашению. Ср. пословицы: К обедне ходят по звону, а к обеду (в гости) по зову; Незванный гость хуже татарина; Не вовремя (не в пору) гость хуже татарина; «Незванные (поздние) гости глодают кости [8, с.404]. В то же время известны случаи, когда не принято приглашать, но принято приходить в соответствии с этикетной и ритуальной необходимостью. Так, в первые дни после родов роженицу посещают ближайшие соседки и приятельницы; существует целая система взаимных посещений молодоженов и их родственников в течение первого года после свадьбы; в Прощеное воскресенье родственники наносят визиты друг к другу, причем младшие едут к старшим. Вместе с тем есть дни, когда возбраняется ходить в гости: это первые дни Рождества, Пасхи и др. Кроме того, «нежелательным было появление в доме постороннего в момент выполнения некоторых домашних работ (тканья, снования, замешивания хлеба); в этом случае отношения гостя и хозяев регулировались с помощью специальных приветствий, имеющих цель обезопасить хозяйство и достаток от порчи и возможного урона» [1, с.531].
Угощение, наряду с чествованием и одариванием, как часть ритуала гостеприимства предполагает превращение «чужого» в «гостя»: «Принуждение гостя к еде – обязательный элемент поведенческой тактики хозяев» [1, с.531-532]. Как правило, роль гостя достаточно пассивная, хозяин же ведет себя активно. Ср.: Гость невольный человек, где посадят, тут и сиди; В гостях воля хозяйская [14, с.85; 8, с.404.]; Гость во власти хозяина; В гостях, что в неволе; У себя как хочешь, а в гостях как велят; Гость хозяину не указчик; В чужом доме не осуждай! [6, с.235] и др. Гость вынужден подчиниться определенным этикетным требованиям. Так, он не может отказаться от угощения, поскольку это не только оскорбит хозяев, но и «может привести к негативным последствиям для хозяйства (умрут пчелы, сдохнет корова, поля зарастут сорняками и т.п.), а также обернуться несчастьями (главным образом болезнями) и для самого гостя» [1, с.532]. Согласие гостя принять угощение является залогом будущего благополучия хозяев.
В русской культуре, таким образом, гость ассоциируется с носителем судьбы, способным «повлиять на все сферы человеческой жизни», и «подателем благ». Хозяин «стремится как можно лучше принять гостя, надеясь путем символического договора с высшими силами, представителем которых является гость, обеспечить свое будущее» [1, с.532].
Анализируя понятие «хозяин» и функции, которое выполняет обозначаемое лицо в восточнославянской традиции, Е.Е.Левкиевская замечает, что заимствованное из тюркских языков слово хозяин вытеснило из русского языка слово господарь (последнее существовало в древнерусском языке и имело значение ‘господин, хозяин’, ‘государь’) [9]. По всей вероятности, именно в этимологии общеславянского слова господарь мы найдем первоначальные истоки ритуальных и магических функций восточнославянского хозяина. Лексема господарь производна от существительного господа (ср. др.- рус. господа ‘дом, хозяйство’) и через него восходит к праслав. *gospodь/ *gospodin, которое в славянских языках получило два основных значения: социально-юридическое ‘господин’, ‘лицо, пользующееся властью по отношению к другим людям, зависимым от него; повелитель’ и сакральное ‘Господь Бог’[17, с.59; 61]. Праславянское *gospodь< *gost-pod- представляет собой сложение двух и.-е. основ: *gost- (откуда, в частности, рус. гость) и *pot- со значением власти, обладания, владения. Праслав. *gospodь по своим важнейшим особенностям, этимологии и значению близкородственно лат. hospes ‘хозяин’ и может быть истолковано как ‘господин гостя/гостей’, т.е. ‘тот, кто способен дать прибежище гостю/гостям в своем доме, предоставить кров, оказать гостеприимство’[17, с.61-62; 5, с.74]. Таким образом, поскольку первоначальная семантика славянского хозяина-господаря связана с ритуалом гостеприимства, то это делает первичной доминантой образа не прагматические, хозяйственные, а ритуальные функции [9].
Русское угощение, предлагаемое гостю хлеб-соль. Хлеб-соль, по В.И. Далю, это обед, стол, пища, предлагаемая посетителю, а также угощение: Хлеб да соль, и обед пошел!, Без хлеба-соли обедать не садятся, Хлеб-соль кушай, а добрых людей слушай, Без хлеба, без соли худая беседа, От хлеба-соли не отказываются; Хлеб-соль! или Хлеб да соль! – пожелание, привет вошедшего в избу во время обеда [7, с.553].
Русское хлебосольство=гостеприимство, переходящее в чрезмерное угощение против воли гостя (это, по всей вероятности, крайности проявления «широты русской души»), когда гость уже не в состоянии есть или пить, а хозяин с женой и детьми становятся перед ним на колени, получило в народе название «Демьянова уха».
Разнообразны приметы, сообщающие хозяевам о предстоящем появлении гостей: «Появление гостя предвещают бытовые события, а также некоторые особенности в поведении человека и домашних животных» [1, с.533]. Так, по поверью, гостей следовало ожидать, «если внезапно на пол упадет ложка (вилка, нож), треснет хлеб в печи, из печки на пол выскочит искра или уголек, если хозяйка по ошибке поставит на стол лишний прибор, если окажется, что в доме приоткрыта дверь…, если кошка умывается, если петух запел, сидя на пороге, а затем повернулся к дому и т.п.» [1, с.533]. Приметы свидетельствуют о повышенном внимании к гостю, а также к самому процессу его прихода и приема хозяевами. Их предназначение – неожиданное (а значит, опасное) сделать ожидаемым, предсказуемым, то есть обезопасить себя и свою семью.
По мнению А.К. Байбурина и А.Л. Топоркова, ритуал гостеприимства представляет собой «очень удобную и продуктивную модель, позволяющую строить взаимоотношения с самыми разными представителями иного мира, не только мифическими, такими как Бог и духи предков, но и вполне реальными: с природными стихиями, болезнями, которые мыслились как антропоморфные существа, и даже с промысловыми животными» [3, с.124].
Так, в русской народной традиции нередко встречаются табуистические обозначения болезней: северодвин. госьи ‘галлюцинации’ [13, с.96]; волог. гостейка, вологод., олонецк. гостья и пермск. госья ‘лихорадка’ (У него, должно быть, гостья; У нее госья; Хозяин у меня чо-то не может. – Да чем он не может? – Да токо не госья схватила, то в озноб бросат, то в жар, да трясти зачинат.) [13, с.91; 98], олонецк. гостьица и олонецк., пермск. гостья ‘оспа’ (Гостья идет, гостьица Ивановна, значит, ходит оспа) [13, с.97; 98]. В подобных именованиях болезней, особенно эпидемических, прослеживается осознаваемая их иномирность, чужеродность и осторожно подчеркивается их нежелательность, временность присутствия в «своем» локусе.
Следует отметить, что в традиционной казахской культуре каждый человек рассматривается как гость, приходящий на эту землю, в этот мир. Суть эта выражена в философском изречении: «Қарасам бүл дүние шолақ екен, адам деген бiр бiрiне – қонақ екен». – ‘Несовершенен этот мир, человек человеку – лишь гость’. Возможность преодоления этого «несовершенства», этой «гостевой ситуации» человека на земле и таится в общении-гостеприимстве, в выражении человеку во всевозможных формах доброжелательности, благосклонности.
Традиционное казахское гостеприимство, таким образом, воспринимается не только как готовность приветить, обогреть, угостить человека, но и как душевно-духовная расположенность хозяина к гостю, как возможность бір-бірімен іштесу (іш ‘внутреннее, нутро’, не могущее быть воспринято внешне) – общения, сосредоточенного на внутреннем, потаенном душевно-духовном уровне, едва ли не позволяющем приблизиться к «краю» тайны общающихся, их эмоционально-интеллектуальному миру. Это общение невозможно переоценить, поэтому казахи всегда жаждут гостя.
Как видим, даже описание одного из ключевых понятий дает возможность убедиться в том, что в ткани языка специфическим образом объективируются культурные феномены, которые создают уникальность и неповторимость языковых картин мира.
Приведенные данные подтверждают мысль о том, что модель мира у представителей того или иного этноса формируется под влиянием различных социально-когнитивных опор и вербальных стереотипов.
Таким образом, различные языки по-разному членят один и тот же мир и обозначают одни и те же реалии. Каждый народ создает свою культуру, а культура так или иначе отражается в языке.