Философский анализ процесса общения эталонного зрителя с образцовым произведением изобразительного искусства показывает, что на уровне ощущений реципиент имеет дело прежде всего с вещной картинной поверхностью, доступной органам чувств. В этом случае зритель может быть квалифицирован как наблюдатель некоего искусственного и искусно созданного физического предмета в виде объективно существующих сгустков краски картинной плоскости, рожденных в итоге процессуального игрового диалога художника с материалом искусства. Для наблюдателя художественное произведение - простая вещь, обладающая определенными свойствами и существующая вместе с реципиентом в реальности, понимаемой как наличное, ограниченное бытие в форме предметов, качеств, дискретных индивидов. Непосредственно видимое наблюдателем на картинной поверхности характеризуется достоверностью, т.е. соответствием содержания ощущений данным эмпирических объектов.
Живописная поверхность, составленная из совокупности красочных элементарных пятен-цветоформ, есть целостная система знако-предметов, служащих замещению, предоставлению других предметов (свойств или отношений) и используемых для хранения и передачи сообщения. Искушающая суть знаков заключается в присущей им двусторонней структуре, т.е. в нерасторжимом единстве непосредственно воспринимаемого (означающего) и подразумеваемого (означаемого). Задача красочной поверхности - демонстрация изображенного и выраженного в картине. Знаки живописной поверхности вне общения с реципиентом мертвы, выступая лишь материальной стороной потенциально возможного художественного образа. Для оживления и раскрытия значения знаков требуется специальный игровой диалог красочных пятен со зрителем, т.е. форма человеческо-нечеловеческих действий и взаимодействий, в которой как наблюдатель, так и цветоформы вышли бы за рамки своих профанных функций, попав тем самым в искусственный мир масок художественной игры, тайна которой заключается в искусности превращения.
Игр в одиночку не бывает. Для наблюдателя, надевающего в игровом пространстве апперцепции маску зрителя, тем, с кем он поведет игру, становится красочная поверхность, обретающая в игре маску живописной картины. В период зачина умозрительной игры с живописным произведением красочная поверхность, приоткрывая свою тайну перед зрителем, есть не что иное, как набор знаков-индексов. Подобно пальцам руки, что способны указать на тот или иной объект, знаки-индексы метят свою смежность в иллюзорном пространстве картины. И тогда не хаос индексных меток предстает перед зрителем-игроком, а тонко продуманное знаковое единство, режиссура и правила которого впечатаны в красочные элементарные ячейки, формы и фон поверхности произведения. Реально-вещный фон живописной поверхности превращается для зрителя в иллюзорное художественное пространство, а красочные формы, обретая цвет, трансформируются в пластические тела, погруженные в резервуар изображенной среды.
Как только соблазнение иллюзорным в живописной картине случилось, знаковые тела поверхности произведения, заражая и испытывая умозрение зрителя-игрока, тут же меняют свои значения, гутируя из знаков-индексов-указателей в иконические знаки, несущие в себе «принцип подобия» и призванные раскрыть картинную образность художественного текста.
Для партнеров умозрительной игры, соблазненных возможностью идеального отношения, мир реальности превращается в мир действительности как единство творящего и сотворенного, действия и результата, существенного и вещественного, идеи и вещи, идеального и реального. В мире действительности оба члена игрового диалога становятся сотворцами художественного o6paзa. Художественный образ приобретает качество наглядности, когда зритель, используя язык системы знаков картинной плоскости, совершает внутренние речевые действия и субъективно экстраполирует полученное знание на сверхчувственную реальность, занимаясь смыслообразованием. В художественном образе как новом качестве (эмердженте) сливаются воедино, с одной стороны, «картинность» самого внешнего предмета искусства (как отдельной материальной вещи) с продуктами умозрения зрителя, а с другой - объективно-выразительный искус знака - с субъективной обозначающей способностью человека. Получается, что художественный образ есть эмерджент, в котором всегда ´присутствуют два слившихся и отождествившихся содержания играющих сторон. Художественный образ предстает не просто как отношение какой-либо одной стороны игрового диалога к другой, а взаимоотношение человеческого и нечеловеческого, понимаемое не в духе банальной теории отражения, а в духе гегелевской теории рефлексии.
Пропорция и гармония сущностей зрителя и живописной картины в их конкретном идеальном тождестве может быть различной, В зависимости от доминирования в деятельностных установках зрителя случается либо преобладание чувственно явленной сути произведения искусства, либо, наоборот, онтологизированных образов сущности самого человека-зрителя. Однако важно, что зритель в ходе художественной игры, постигая значения и смыслы знаков вещной поверхности картины, незаметно осваивает не только внешнюю сторону диалога, но и качество собственной сущности.
Сюжетный художественный образ, формируясь и развиваясь, рано или поздно сам становится виртуальным объектом пристального внимания реципиента, перенося интерес игрового диалога из сферы «зритель - вещная картинная поверхность» в сферу «зритель - художественный образ». Заражая и испытывая партнеров, процесс игры входит в новый этап, направленный на освоение как причин чувственного многообразия художественного образа, так и глубинных причин тяги зрителя к игре с произведением искусства, что приводит к новому изменению значения знаков картинной плоскости. Теперь важную роль начинают играть не столько индексные или иконические значения и смыслы знаков, сколько знаки-символы, суть которых, согласно древнегреческому определению, быть разделением единого и единением двойственности.
Постижение символики знаков художественного текста неминуемо переводит партнеров художественной игры из мира действительности в состояние кажимости бытия, т.е. иллюзию мира абсолютной полноты, в которой все возможные противоположности - духа и материи, реального и идеального - сняты, совпадают и образуют конкретное единство.
Искус символизации предполагает погружение зрителя в сущность первопричины, заставившей художника когда-то взяться за мучительное рождение картины. А сущность эта, не зависимо от жанра, сюжета, темы или названия произведения, - в извечной жажде мастеров искусства, преодолевая противоречие между всеобщим и единичным, сконструировать в чувственно доступном виде некий предельно целостный ковчег-модель, который в случае игры с ним способен вызвать у зрителя доверие, возможность встречи и слияния с абсолютностью бытия как «истины».
Можно сказать, что зритель, осваивая художественный объект, идет в направлении, обратном направлению художника, создавшего живописную картину. Если автор творения, вступая в игру с материалом искусства при создании «произведения», движется от досознательной потребности «изведения», «извлечения», «явления» некоего исконного, начального, предкового «про» или «пра» как пращурного, древнейшего представления об Абсолюте к овеществлению этого идеала-идеи, то зритель - наоборот. Вступая в игру с красочной поверхностью по отрежессированной художником колее, он устремляется через дебри индексных, иконических и символических значений знаков картинной плоскости к постижению той максимальной целостности основы мира, которую художнику в меру его таланта удалось выразить, обогащая и преображая при этом свое мироотношение. Однако тяга к игре у художника и реципиента одна - глубинная вера в обретение человеком полноты совершенства.