Исследуя богатейшее наследие музыкального романтизма, можно заметить, что значимое место в образном строе произведений композиторов эпохи занимает воспоминание. В этом нетрудно убедиться, если обратиться к программным заголовкам сочинений, предпосланным опусам эпиграфам, ремаркам и авторским комментариям.
Разнообразное воплощение воспоминание находит и в других видах романтического искусства, заявляя о себе в поэзии, литературе, а также живописи. В мир своего прошлого, например, погружаются герои романов и поэтических опусов Фр. Шлегеля, Новалиса, Л. Тика, У. Вордсворта, Дж. Байрона, В. Жуковского, Ф. Тютчева, А. Пушкина, М. Лермонтова. Воспоминания предстают на полотнах живописцев К. Коро, Э. Фромантена, К.-Д. Фридриха, К. Шпицвега, находят отображение в графических рисунках Т. де Томона, О. Домье.
Дневниковые записи и эпистолярное наследие романтиков свидетельствуют о том, что удивительная способность человека вспоминать своё прошлое становится предметом глубокого осмысления. Так, П. Чайковский, оглядываясь на прожитую жизнь, напишет: «Память – одно из самых благодатных даров неба. Для меня нет наивысшего наслаждения, как погружаться в прошедшее» [7, с. 121].
Художники-романтики настолько глубоко уходят в мир воспоминаний, в это «духовное свидание» (Л. Фейербах) с прошлым, что отождествляют с ним своё собственное существование. Прекрасной иллюстрацией тому служат слова В. Жуковского: «Я и воспоминание – одно и то же» [цит. по: 2, с. 353]. Примечательно, что и в эстетических трудах поэтов и философов этого периода (Фр. и Авг. Шлегелей, Новалиса, Дж. Леопарди, С. Кольриджа, П. Шелли, И. Гердера) феномену воспоминания уделяется особое внимание и рассуждения о его сущности довольно обширны.
Всё это в целом позволяет прийти к выводу о том, что воспоминание в жизни и творчестве романтиков приобретает некий особый статус. Закономерен вопрос: чем обусловлен столь устойчивый интерес к миру воспоминаний? Думается, ответ на него следует искать в особенностях мироощущения художников-романтиков и эстетических установках эпохи. И здесь возникает необходимость сказать о том, что на современном этапе развития науки накоплен огромный материал, посвящённый проблемам романтизма. Однако широко представленному в музыке феномену до сих пор не было уделено должного внимания, и обоснование художественно-эстетических предпосылок запечатления воспоминания в музыке композиторов-романтиков ранее не предпринималось.
Итак, осуществляя попытку исследования воспоминания в контексте эстетики эпохи, сосредоточим внимание на одном важнейшем аспекте: весьма значимой для романтизма категории идеального. Интерес представляет то, каким образом данная эстетическая категория заявляет о себе в воплощённом в музыке воспоминании и придаёт ли последнему специфические свойства.
Уяснение поставленных вопросов невозможно без учёта характерных черт романтического сознания. Для последнего свойственно понимание личности как единственной силы, способной освободить человека и окружающий мир от поглощающей чуждой реальности и утвердить такой образ жизни, в котором приоритетом выступали бы духовные ценности. Осмысление же того, что построение гармоничного мира неосуществимо в существующей реальности заставляет романтика погружаться в глубины собственного Я. При этом возникающая антиномичность субъективного и объективного, желаемого и действительного приводит к устойчивому присутствию настроений неудовлетворённости, разочарования и растерянности. Об этом свидетельствуют многочисленные высказывания самих художников. Так, итальянский поэт и литературный критик конца XVIII – начала XIX веков У. Фосколо напишет: «Мир, в котором мы живём, утомляет и огорчает нас и, ещё хуже, приедается нам» [6, с. 925].
Объективная реальность отягощает бытие художника, не позволяя ему претворить в жизнь свои истинные устремления. Это неминуемо рождает чувство отчуждённости. Исследователь А.Г. Арановский, в частности, рассматривая творчество П. Чайковского с точки зрения преломления в нём романтических традиций, отмечает, что композитор «видит мир сквозь призму исканий одинокой личности, исканий напряжённых, вызванных трагическим разладом с жизнью. <...> Герой Чайковского – <...> остро ощущающий своё одиночество, неблагополучие жизни, противоречие между своими идеалами и жестоким миром» [1, с. 103]. Эти слова справедливо отнести ко многим другим представителям романтизма – Ф. Шуберту, Г. Берлиозу, Р. Шуману, Ф. Шопену.
На фоне таких переживаний романтическое сознание постоянно направлено на построение совершенного бытия, созвучного самоценному духовному миру. Это устремление – уже некий прорыв человеческого духа к «иному миру», в котором сокрыт идеал. Именно выход в мир идеальный позволяет уловить мерцающие отблески мистического счастья и освобождает от бремени объективной реальности.
Здесь следует обозначить те пределы, в границах которых для романтика простирается идеальное бытие. Так, согласно мнению И.И. Соллертинского, существуют три направления, приближающие художника и его героя к желаемому: бегство в историческое прошлое (Средневековье), бегство территориальное (в экзотические страны) и бегство в сферу чистого вымысла (фантастика) [3, с. 26]. Эти же пути, выводящие романтика к идеальному миру, выделяются как ключевые в целом ряде работ как отечественных, так и зарубежных авторов (В.В. Ванслова, Н.Я. Берковского, М.Я. Кагана, О.А. Кривцуна, Ф. Блюма Д.-В. Брауна, Дж. Шнайдер и других).
Безусловно, названные координаты являются важнейшими, и позиция учёных абсолютно обоснована. Однако такая картина представляется всё же не совсем полной и требует внесения некоторых дополнений. И здесь нужно акцентировать внимание на том, что для романтика огромную ценность имеет бесконечный мир его субъективного Я. Именно он, а не внешний мир объективной реальности открывает возможность человеческому духу ощутить ту неограниченную свободу, которая так необходима на пути достижения идеала. В частности, в высказываниях философов, эстетиков, художников постоянно подчёркивается, что только воображение (или фантазия) и воспоминание способны удовлетворить все желания человека. Соответственно, определяя границы совершенного бытия, нельзя игнорировать тот факт, что оно черпается романтиком и в ирреальном измерении его собственного сознания.
Подтверждением тому служат многочисленные обращения композиторов эпохи к запечатлению в музыкальных опусах образов мечтаний, грёз, снов, видений и воспоминаний. Пристальное внимание к данной тематике обусловлено, с одной стороны, тем, что хрупкий мир смутно мерцающих образов способен выступить в роли некого противовеса приземлённому материальному миру. В этом смысле ирреальное бытие становится убежищем, уводящим в бесконечность таинственных глубин сознания и подсознания. Погружение в «потусторонний мир созерцания» (Л. Фейербах) открывает возможность приблизиться к тому, что потеряно или не обретено в действительности. С другой же стороны, сфера призрачных видений служит своеобразным зеркалом, отражающим сущность самого идеала – его недосягаемость. В этом смысле размытость и изменчивость всплывающих в сознании образов прошлого оказываются созвучны романтическому ощущению эфемерности идеального мира. Показательным примером такого воплощения мира воспоминания могут служить «Забытые вальсы» Ф. Листа. Мелькающие в них образы настолько призрачны, зыбки и неясны, что их трудно «опознать». Нельзя не согласиться с исследователем Т.Н. Тимонен, которая тонко подмечает, что в самом обращении Листа к миру воспоминаний «угадывается романтическое пристрастие восстанавливать процесс движения к идеалу, взамен обнаружения самого идеала» [5, с. 37].
Устремлённость романтического сознания к обретению совершенного бытия вполне закономерно проявляется и в стремлении видеть в прошедшем прежде всего самое дорогое и прекрасное. Эту особенность романтического мироощущения демонстрирует суждение философа, эстетика и психолога XIX века Г. Спенсера: «Мы обращаем в украшения большинство явлений прошлого» [4, с. 887]. Красноречивы и поэтические строки: «всё счастье мне – память промчавшихся лет» (Дж. Байрон), «но милое минувших дней <…> милее будет завсегда» (В. Жуковский), «что пройдёт, то будет мило» (А. Пушкин). Те же настроения пронизывают и письмо П. Чайковского к Н. фон Мекк, в котором композитор, раскрывая программный замысел второй части Четвёртой симфонии, напишет: «Грустно, что так много уже было, да прошло и приятно вспоминать молодость. <…> И грустно, и как-то сладко погружаться в прошлое» [8, с. 62].
Данные высказывания отчётливо демонстрируют отношение художников-романтиков к своему прошлому как к некому островку счастья. Воспоминание для них становится той «глубиной безмерной», в которой сознание черпает образ совершенного мира. Соответственно былое выступает как оппозиция настоящему, наполненному страданиями, и оказывается равным романтическому идеалу. Этот аспект следует выделить как ключевой, поскольку в нём раскрывается особый взгляд романтиков на субъективное прошлое.
Необходимо также отметить, что музыкальное искусство, наиболее тяготеющее к выражению возвышенно-прекрасного начала, оказывается в наибольшей степени способным передать средствами своего языка эту сторону воспоминания. Таким, воспоминание предстаёт в музыкальных произведениях Ф. Шопена. Комментируя образный строй второй части e-moll’ного Концерта в письме к другу, автор пишет: «Оно немощное, а скорее романтическое, спокойное, меланхолическое и должно производить впечатление ласкового взора, устремлённого туда, откуда всплывают в душе тысячи приятных воспоминаний» [9, с. 158]. Проникновенный лиризм интонаций Концерта, окутанных дымкой приглушённого звучания солирующего инструмента и оркестра, в сочетании с неспешным развёртыванием музыкальной мысли тонко воссоздают описанный польским романтиком музыкальный образ. Эмоциональный строй части наполнен настроениями элегической грусти. Искренний, задушевный тон высказывания, через который проступают внутреннее благородство и возвышенность чувства, излучает гармонию. Воспоминание здесь раскрывается как безмерно дорогое человеческому сердцу, идеализированное «вчера».
Мир воспоминания вместе с тем удалён во времени, затерян в прошлом. Понимание того, что былое невозможно вернуть рождает ностальгию по минувшему. Оттого так часто светлый эмоциональный мир музыкальных воспоминаний композиторов-романтиков оттеняется нотами печали, а порой пронизан и щемящей тоской.
Итак, «бегство от действительности» осуществляется романтиком не только во внешний мир, объективно существующий (или существовавший в далёком историческом прошлом), но и в мир своего Я. С этой точки зрения правомочно расширить границы идеального мира художника-романтика сферой его субъективного сознания, в которой особое место занимает воспоминание. Воплощаемый в образном строе музыкальных опусов мир воспоминаний – неясный, ускользающий – оказывается созвучен романтическому ощущению призрачности и трудноуловимости столь желанного идеального мира.
Библиографическая ссылка
Ступницкая М.А. ВОСПОМИНАНИЕ В МУЗЫКЕ КОМПОЗИТОРОВ-РОМАНТИКОВ: ВЗГЛЯД НА ФЕНОМЕН СКВОЗЬ ПРИЗМУ ЭСТЕТИЧЕСКОЙ КАТЕГОРИИ ИДЕАЛЬНОГО // Успехи современного естествознания. – 2014. – № 11-2. – С. 121-123;URL: https://natural-sciences.ru/ru/article/view?id=34424 (дата обращения: 23.11.2024).